Тётка Анна. Старенькая. Беленькая. Вся согнулась, не распрямляется. Она так личико поднимет, на тебя смотрит и говорит. И личико-то чистое, гладкое, неморщинное совсем! Беленькое личико, худощавенькое, длинненькое такое. И волосы-то беленькие, и вся-то беленькая! На голове платок богатый, в серых огурцах. «Не люблю,— говорит, — чёрного, печального». Не любит вот она чёрное носить. И смолоду не любила. А ведь ей, поди чай, уже 87 годков, а ли 89-ый пошёл? С палочкой она ходит. На палочку опирается, а другой рукой пол заметает. Пометёт да и сядет отдохнуть, опять встанет — пометёт. А то плохо без делов-то! Ну, а трудно ей. Трудно! «Вот, пора помирать, — говорит, — а не хочется, будто и не жила я! Ещё бы раза четыре прожила! Только нельзя человеку без работы жить. А работать не можешь, значит, надо помирать. Пора! А я всё плачу. Всё плачу. Жалко мне помирать. Да Бога молю, чтобы помереть мне, если все равно помирать, — весной бы, летом! И народ-то будет не одеваться — не холодно, кругом птички, солнышко-то! Я вот сухонькая, я не попорчусь и летом! Уж как молю: «Господи, если помереть мне, то летом! А то зимой и земля-то комьями ляжет! И проводить-то некому будет! И не дождусь я, когда зима пройдёт».
На печке у тётки Анны мягко постелено. Утешает её в одиночестве котёнок — не отходит от неё ни днём ни ночью, и тётка Анна не нарадуется на него. «Согревает меня! Песни поёт. Трону рукой — тёплый, живой, рядышком!» Дочь, которая с ней живёт, одинокая, колхозница — целый день её нет дома. Печь истопит и уходит. А бабка Анна сидит на печке. Глаза плохо видят, и поминает всех, кого за здравие, кого за упокой! Всех перечтёт. Никого не забудет. А то плачет. «Плакать стала, — говорит».
Стал радовать её племянницын подарок, радио. В шесть утра сойдёт тётка Анна с печки прямо к ящичку и говорит: «Ну-ка, ну-ка, приходите скорее в ящичек, начинайте разговор». Очень он её радует. «Я, — говорит, — с ним теперь днём разговариваю. Песни пою старинные.» А тётка Анна хорошо пела, когда молода была, вот теперь и подпевает им. А плясовые — будто сама пляшет и всех явственно видит. Ведь переплясала сама — теперь что слышит, что видит! «Вот и не одна я теперь! Дай ей бог здоровья! Только грешно, — говорит, — на чужие труды жить! Я ведь себя-то и обмыть не могу сама теперь!»
И всё-то у неё припасено: платье сатиновое на смерть, платочек, чулки, рубашка, простыночка тонкая белая, чем покроют, новая. Всё припасено. А помирать не хочет ещё! «Только надо собираться! Чует моё сердце, что пора.» И заплакала…
Комментарии
Добавить комментарий