Доспешка

Уж так наша Тоня болела! Уж так болела! Пока Наташа её водой, что баба Устя дала, не отмыла, совсем худо ей было! Глаза сводит! Подкатывает! Рот набок, совсем сведёт, к уху подтянет! Язык высунет! Закусит. Страшно глядеть было! Всю её ломает, всю корёжит! Руками машет! Руки, ноги выламывает! Мечется! Жар! В больнице так и сказали — надо было сразу её привезти, а теперь поздно. Ничего сделать нельзя. Помрёт она. А какой сразу? И так сразу…

Вечером пришла она с купания, ручей у нас. Где совсем мелко, а то круг такой. Стоит там вода, как в яме, и не течёт будто. Ключи там холодные бьют. Ребята там и купаются. Потом опять ручьём вода течёт, совсем мелкая. Тоня-то тоже искупалась. Жарко было. Пришла домой, села на лавку. Руки опустила. «Ох, — говорит, — что-то руки-то мои, ноги-то мои стали тяжёлые! Не подниму их, не сдвину! А ничего не болит! Тяжёлые только больно руки-то стали! И сил совсем у меня нету!»

А потом стало ей руки-то, ноги крутить, рот перекашивать. Спину гнуть. Лошадь вечером из колхоза не дали. Только после обеда на другой день. «Ох, — говорит, — вот если бы чёрные рожи-то меня оставили, здоровая я была бы! А то дражнятся, вон они! Язык мне показывают! Смеются! Щиплются! То язык мне ухватят да и тащат его к уху! А так ничего не болит. Да что ж они дражнятся-то! Страшные-то какие! Освободите меня от них!»

Слушаем мы с Наташей. Сами плачем! «Да ну-ко я, — говорю, — что ж это мы про бабу Устю забыли-то совсем! Беги скорее, зови её!» А она-то уже старенькая! Помолилась над водой, как пришла, руку наперёж всего ко рту её приставила и говорит: «Жива будет, потому что дух тёплый изо рта идёт. Если бы на руку холод шёл из её нутра, значит, не жить ей больше, а так жива будет! Нате-ка! Омойте её водицей. Сразу пройдёт. Тяжело ей, потому что сразу две доспешки вошли в неё. Одна от воды, другая от ветра. Вот промеж собою они и воюют, вместе им не ужиться, а ей и худо от этого!». И ушла. Как Наташа омыла её, с неё сразу всё и прошло!

Вот баба Устя-то какая! Сколько пользы-то она сделала всем! Всё понимала и знала. Вот с тех пор наша Тоня не болеет. Ей тогда 14 лет было…

* * *

Вот сшила баба Настя, ну, тая, что микшинской тётке Анне сестра будет, Гришиной жене, стало быть, двоюродной сестрой приходится. «Зарастёт-то дороженька зелёной травушкой! Ни пройти к тебе, ни проехать! Не откроются очи ясные! Не обнимут тебя ручки белые!» Больная мать призывает детей: «Ох! Худо-то мне как! Худо мне, мои детушки! Кабы знали, прилетели б ко мне серыми пташками!».

Так вот, стало быть, говорят — чего шить-то собирать? Оно ей не впору…Ну и я пошла, эта, примерить. Может, правду говорят, мне впору станет. Пошла я. В дорогу от нас вёрст, ну десять будет. Село Лукошино-то. Что говорю-то? Красенцы! А жара была. Солнце так и печёт! Вошла я в село. Иду по улице, посередь села почитай. Ну, малость так селом прошла — перекрёсточек. Я у женщин-то ихних и спрашиваю, где, вот, баба Настя живёт-то? И откель ни возьмись — как ветер пыхнет на меня! Так пылью в лицо и кинуло! И прохлада, да в ту пору ж. Как кто нарочно его подал! Я сразу скраснела вся. Щеки так и полышат! А саму так дрожь и тряхнула всю.

Померила я пальто. Пришла домой, а меня-то всё уж так и трясёт, так и трясёт! Ослабла вся. До головы не дотронусь…