Пустоши

Бывало… Ой, хороши! До чего же хороши на шипу-то шины были! Запряжёт отец коней. Если погоды плохие, то на месяц-полтора уедем на пустоши. До чего ж воздух там хороший! Полезный. Так и поправляются все.

Вот к пустошам готовят творог с собою взять. Кадочки, такие, деревянные были, ровненькие. Ну, что снизу, то и вверху ровно всё было. Крышечка на них одна, сверху. Через неё железка. Крючок такой. Не крючок, а петля. На боку её замочком можно закрыть. И ручка у этой крышечки аккуратная такая, ловкая, чтобы ухватиться. А ещё вторая была крышечка, под этой. Ну как дощечка такая, ровно по кадочке вырезана. Кружок такой беленький, и на нём, как пуговка деревянная, чтобы ухватиться, поднять.

Вот, как на пустоши ехать, собирают хозяйки творог в неё. А сверху новым холстом его покроют, в сыворотке смочат. А потом этой первой крышечкой крепко прижмут и второй закроют. Железку перекинут и ещё прижмут. Так и стоит творог свежий, свежий. Сколько хочешь! Если там покажется белое такое, чуточку-чуточку! Сейчас тряпочку снимут. В ключевой воде хорошенечко её и крышечку выполощут. Потом снова свежей сывороточкой польют, в бутылочке из дома принесли. Творог вот как только сделанный, ешь его!

Ещё сметану. Такие чугуночки были у нас. Хорошенькие! Обливные, белые-белые внутри! Нальёт отец в них сметаны. Свежей такой, ещё и некислой можно. Посолит и в печку поставит. А сам смотрит. Как только закипят они, он сейчас же их вынимает. Вот как они остудятся маленечко, он возьмёт масла топлёного, растопит его и зальёт сливки сверху. Их из чугуночков по горшочкам разольют, Чтобы остывали. Такие горшочки хорошенькие, блестящие, гладенькие! Так и застынет в них сметана. Масло, как крышечка, на ней. А сметана станет под ним густая, как творог. До чего ж вкусна! Пальчики оближешь! Поставят горшочек. Вот мать или отец ножичком обведут кружочек по маслу. Приподнимут и вынут теперь и сметану. На хлеб мажем. Или к чему ещё. Кончим есть — опять масляной крышечкой прикроют. Хоть год стой — не портится так совсем! Всегда, бывало, хозяйки припасают так вот к пустоши!

До чего ж весело было на пустоши! Тропинки идут то под горку, а то прямая-прямая! Воздух лёгкий такой! Посмотрит отец на солнышко. Оно уж высоко стоит. Как крикнет, зычно так: «Е-ге-ге! Бросайте работать! Солнышко-то где! Давайте позавтракаем!» Или, там, пообедаем. Мать сейчас расстелет на траве такую домотканую салфетку, большую, красивую. Поставит на неё всего. Сядем мы подле, кто на коленочки, кто бочком. И рядом другие стелются, садятся, едят. Много нас — вся деревня. А у нас, почитай, дворов 40 было. Сеном пахнет, травой скошенной.

Бывало, все женщины к этим дням себе белые рубахи длинные шьют. А обязательно, чтобы были белые и новые. Такой порядок был! И шили так, чтоб работе они не мешали. Бабка Матрёна, та сильная была! Мужа не было. Сама ездила косить. Пока солнышко, она под кустом спит, а как солнышку зайти, жара спадёт, разденется догола, да как начнёт махать без остановки! Что за день накосят, она в три часа отмашет. Только прикажет, чтобы никто близко не подходил, не мешал ей!

У нас на пустошах сараи стояли, как деревенская улица — в ряд все. У нашего вот сарая бревна толстые были, как у домов. И пол был. Лавки кругом по стенам и стол, вместо стульев чурбаны стояли. К ним дощечки гвоздиками прибиты были, чтобы сидеть, значит. Ну, как в дому! На ночь, такие крюки в стенах были. Домотканое полотно развесят, чтобы спать. Печки не было. Груду — костёр зажигали в палисадничках. Палисаднички у всех были. Большие груды делали! Ну, там две рогатины стояли, поперёк них палку клали, на неё котелки вешали, чайники. А промеж груда горела.

Отец любил себе яичницу сам делать. Возьмёт семь яиц свеженьких, семь ложек — большие у нас, деревянные — сливок положит, ложечки две муки белой-белой пшеничной тоже туда, помешает, посолит. Всё взболтает хорошенечко, да и выльет на сковородку. Масло побольше положит и поверх разложит. Она вся на масле поднимется, так и поднимется! Зарумянится. Он снимет, выпьет рюмочку и закусить себе половину яишенки отрежет. На кусочки нарежет и закусывает. А остальную половину нам всем.

А то скажет: «Я бы один и всю её съел! Давайте другую такую сделаем». И сделали того же! Курочек у нас много было. Мать пойдёт эвон с какой кошёлкой собирать, полную принесёт домой. И коровушки три были. Отец и мясо сам, окорока бычьи, к пустошам да на рабочую пору запекал. Обмажет тестом да в печку запечёт. Мясо свежее, сколько хочешь, потом такой окорок не портится. Ломтями так и резали от него и ели.

В праздники хозяек отвозили домой. Запрягут лошадь и повезут. Она там дом уберёт. Настряпает. Постирает. А у нас на пустоши веселье! Как соберутся все в палисадник! С гармониками! Играют! Пляшут! И бабы пляшут, и старики! Поют. Семечки щелкают, гостинцы едят! Весь-то день одно веселье!

Сено у нас на зиму там готовили, да дрова складывали к зиме. Зимой возили. Сторож там — посерёд сараев его дом стоял — жил с семьёй своей в настоящей избе круглый год. Сторож всему. А летом и осенью ему, ну, лошадь одну себе в хозяйстве оставят, а других ему до весны сдают. С жеребятами. И ходил он за ними! Слово, наверное, знал такое! До чего же сытые кони были! Без удержу! Ни одна-то у него не заболеет! Ни одна не пропадёт! Так и говорил: «От моей скотинки медведь и волк сам без огляду убежит, где б её ни встретил!» И верно! У всех, а вот без него то козу задерёт, то телёночка утащит волк, то лошадь зарежет. А у него сколько лет ни одной пропажи! И не стерёг. Пустит ходить, пойди знай куда! Куда сама скотина хочет, туда и идёт. А вечером выйдет, как крикнет — голос громкий: «Ого-го-го! Ого-го-го!» Ему со всех сторон в ответ тотчас: «Иго-го-го! Иго-го-го!» И скачут кони. Он их с хлебом, солью обязательно встречает и обязательно каждой даст, ни одну не обойдёт! Они у него, как в очереди, стоят и получают. Головой помахают и отойдут, какая получила. Все кругом его избы встанут, какие лягут, и до утра ни одна не отойдёт. Он им так и скажет: «Ну, а теперя вы спите, и я спать буду». И пойдёт в избу. И спит. Нет, слово знал, конечно. А то как это так?

Вот Васята, Фролов сын. Сироту ему отдали, потому что очень мал он сиротой остался. Отец-то наш и говорит: «Ну, что с тобой, Васята, делать? Тебя куда ни поставь, работа тебя задавит! Очень ты мал и невелик». Ему, наверное, одиннадцатый годик шёл. Тощенький такой. Ну, и отдали его в пастухи. Вот Василий-то сторожить научил его, куриное яйцо в муравьиную кочку перед восходом солнца положить, да что-то пошептать. Так что же, потом ни одна скотинка не уйдёт от него, ни один зверь не задерёт её. Нагуляются все — блестят. А он то на тростниковой дудочке играет, то корзиночки плетёт, а сам поёт всё. Пел хорошо. То вырежет игрушку какую. А скотина сама ходит!

Эх! Не было лучше времени, чем на пустоши ездили!