Всматриваясь в жизнь…

Всматриваюсь в свою. Она схожа с пунктиром или нитью бусин с промежутками между. Бусины разные по величине и светимости, промежутки — тоже, но все тёмные. Не разглядеть, что скрывают, какие-то события или череду их. Ушедших из памяти до времени или навсегда. Нить живая — она прихотливо вьётся, иногда резко меняя направление. Огоньки событий — бусины — то появляются, то исчезают, становятся ярче или тускнеют. То же с «промежутками» — они то расширяются, то вовсе исчезают, тогда бусины рядом сливаются в одну, очень яркую и выпуклую…

Слушаю аудиокнигу, но вот мысль, возникла ниоткуда и завладела вниманием. Образы, образы... Толпятся, к чему-то взывают, чего-то требуют. Их иллюзорная жизнь оглушает, отвлекает от реальности. Кусок аудио-текста утерян — очередной промежуток в нити жизни…

Провалы в памяти могут скрывать что угодно, в частности, и что-то постыдное. Так и хочется о чём-то забыть, загнать навсегда в подсознание. Но оно не оставляет, всплывает время от времени из глубин большой белобрюхой рыбиной. Чувство вины, если с ним не разобраться, — движение вперёд, со взглядом, обращённым назад. Прошлое не исправить, но его можно понять и изменить себя.

С памятью у меня вроде терпимо, но ведь и раньше такое было. Лев Толстой помнил запах своих пелёнок. Себя помню года в два, во дворе залитого солнцем огромного, до неба, дома. Позже — в огороде бабушки, среди высоченных кустов картошки, с тёплым жёлтым песком под ногами. Но совсем не помню, как в Артеке купалась в Чёрном море, хотя море поразило меня, как говорится, до глубины души.

С линией жизни у всех, думаю, по-разному. Уверена, есть те, чья линия жизни лишена провалов в памяти. Только одни бусины-события, сливаются в одно драгоценное светящееся Нечто… Истинная жизнь, как творчество, как плеск волн, как стремительный бег облаков, чередование закатов и восходов, течение времени и многое другое, лишена провалов. Доктор Залманов умер за своим столом, работая над последней книгой. Яблоки падали на землю веками, неисчислимое число людей видело, как они летели всегда вниз, к земле, но только Ньютон сформулировал свой Всемирный закон тяготения…

Странное само слово «жизнь», как и она сама. На конце «ь» — мягкий знак, скрип тормозов, остановка. Конец здешнего пути… Может, провалы в памяти скрывают точки выбора. Последуешь какой-то — нить жизни резко повернёт, минуешь тупик, жизнь коренным образом изменится. К лучшему или наоборот…

Не случайно фантасты-альтернативщики интересуются прошлым. Изломами истории, точками бифуркации. Может, вспоминают когда-то свои, пропущенные, и мечтают вернуться назад, чтобы что-то исправить. Пытаются исправить хотя бы своим творчеством.

Купила для любимой собаки маленький мячик, кошачий, хотя слышала тихий голос — он не советовал. Не послушалась — следствия оказались очень не простыми. Но одни слышат и понимают этот тихий голос, следуют ему почти сразу. Другие по незрелости или другим причинам идут долгим путём проб и тяжких ошибок, легкомысленное пренебрегая точками выбора, помогающим остановиться и свернуть на другой путь.

Долгая жизнь похожа на корабль, в своём долгом плавании обросшем ракушками-связами. Плывёт всё медленнее и медленнее, цепляя по пути живущих и уже покинувших её существ. Узнала, что в беде гигантский краснокнижный кит — у него на морде кусок прочной рыболовной снасти. И вот уже думаю о нём, задыхающемся в Баренцевом море. Облегчённо вздыхаю, когда его наконец спасают. Но всё равно, он уже со мной. Навсегда…

Вдруг вспомнила свою подругу на первом курсе. И вот уже вместе с ней врывается мехмат, весь университет. Коллоквиумы, экзамены… Война, бомбёжки, эвакуация… Свердловская бабушка, её семья… Школа, директор Клавдия Петровна, в строгом тёмном платье с белым кружевным воротничком. Дерёмся портфелями с Ингой Хавлик, она выше меня раза в полтора. Ледяная горка за школой. Выпускной вечер, бутерброды с заветренной варёной колбасой…

Вдруг — Сергей Образцов, его театр кукол. Ив Монтан с Симоной Синьоре по его приглашению, в Москве. И следом — весь тогдашний московский бомонд. Потерял самообладание, впервые увидев так близко зарубежных знаменитостей. И как реакция — поэма, написана знаменитым пушкинским ямбом, Ивана Московского (псевдоним): «В сортир проводят синий свет…» — как в Париже...

Вспыхнул вдруг оранжевый свет фонарей на первом греческом вокзале — ворвалась Греция, за ней Америка, опять Греция… Камчатка, мощь Его Величества Океана; не дождь, а потоп с небес; вулканы, гигантский гейзер Великан с тёплыми ванночками по спирали… И люди, люди, бесчисленное множество людей, близких, знакомых и незнакомых, просто встречных. Людей из разговоров, передач, живых и давно ушедших. Животных — своих, бродячих, всех таких родных. И так — до бесконечности...

Линия одной жизни тесно переплетена с линиями жизни других, нет, всех людей, всех существ планеты. Эта сверкающая невероятно прочная эластичная сеть на всей планете Земля, и вздох каждого существа отзывается в самых отдалённых её уголках. И так хочется, чтобы эта живая сеть никогда не была вспорота грохотом смертельных взрывов…