Вспоминаю те давние, очень далёкие времена, когда, казалось, вся Москва по пятницам или субботам отправлялась за город. На эскалаторах, ведущих к вокзалам, стоял народ с рюкзаками — маленькие, большие, огромные, за которыми и головы не видно. Ехали с детьми, даже с грудными. Слышался смех и весёлый говор. Люди на эскалаторах, ведущих к платформам метро, оглядывались, улыбались. Народ ночевал на природе две, а то и три ночи. Кто-то возвращался из-за города рано утром в понедельник, переодевался в заранее припасённую городскую одёжу и шел на рабочее место. Это было Всесоюзное Братство Романтиков…
Сегодня такого в метро не увидишь. Времена изменились. Прежние романтики постарели, а у новых поколений много других соблазнов, в том числе и чудеса иностранной природы. Автомобиль стал серьёзным соперником метро, и рюкзаки прячутся в багажниках. Может, романтиков и не стало меньше, просто к природе они идут иначе, чем мы — в те давние времена.
И всё же… Тогда вся земля была наша, можно было остановиться на берегу любой речки, озера или океана, не натыкаясь на необъятные частные владения. Из одного конца Союза в другой можно было, по нынешним временам за копейки, добраться поездом или самолётом. Всё тогда было проще, чище, просторнее. И счастливее…
Просыпаюсь я утром
С неясною тоскою.
Надо мной в океане облака-корабли,
И высокие горы синеют в тумане
У дымного края далекой земли.
Эта тяга к скитаньям не даёт мне покоя,
Кровь цыганская бродит и в жилах кипит.
Я скажу вам, ребята, жить, наверное, стоит,
Если есть в этом мире горы и корабли.
(Из туристской песни.)
В набитых электричках бродячий народ с гитарами пел песни — туристские, полублатные, песни политзаключённых. «По тундре, по железной дороге, где мчится скорый Воркута-Ленинград…». Пели громко, пели тихо и задушевно. Пассажиры не возмущались, слушали, улыбались, кто-то даже подсаживался поближе и подпевал.
Походы выходного дня предлагал Московский клуб туристов, узнавали о них из газетах, радио, телевизора. Водили инструкторы клуба. Походы были разные — по силам и интересам. Для пожилых и не очень здоровых — км на 10, с остановками, с жарким «пионерским» костром, чаепитием с домашними бутербродами. Народ возил с собой чай в термосе. Угощали друг друга и чаем и едой.
Были и более длинные нагрузочные походы. Помню один такой поход. В объявлении говорилось, что за день предполагается пройти километров 30. Расстояние очень приличное, но по тем временам была я в неплохой спортивной форме и решила попробовать.
Собралась группа человек 25-30. Как только сошли с электрички, инструктор сходу бросился бежать в гору, мы за ним. Было тяжело. Взобравшись на возвышенность, инструктор остановился и сказал, что такой темп будет всё время и кому не под силу, может вернуться. И махнул рукой в сторону ещё видной станции. Кто-то так и сделал, я осталась. После нескольких часов такого бега остановились часа на три — костёр, еда, чай, восстановление сил. Помню, лежали пластом. Потом опять бег. Поздним вечером оказались под Воскресенском и бежали, спотыкаясь, по каким-то промышленным свалкам. Трудно описать, что было с моими конечностями и всем остальным на следующее утро. Но эти походы стали для меня отличной спортивной тренировкой, и я благодарна им за это.
В ближнем Подмосковье были известные многим москвичам волейбольные и футбольные площадки, куда приезжали семьями, с детьми и внуками, даже с грудными детьми в колясках — подышать свежим воздухом, поиграть в волейбол, бадминтон, футбол. Никакого приглашения не требовалось. Брали с собой термосы с чаем и бутерброды, делились друг с другом тем и другим. Кто-то разводил общий костёр. И до вечера гоняли мячи в прозрачных берёзовых рощах.
В университете, где я училась, была замечательная традиция. Старшекурсники и аспиранты брали шефство над младшими студентами и водили желающих по Подмосковью. Шефы учили нас разводить костёр, варить на костре кашу, убирать за собой мусор, убирать мусор и за теми, кто был до нас. Шефы любили и берегли природу, учили этому и нас. Пели нам туристские песни, шутили. Они были неподражаемые юмористы. Открывали для нас доселе неизвестные и притягательные пространства. Может, с тех пор и полюбила я походы.
Но до этого была и ещё одна история. Моя мама, которая пыталась держать меня на коротком поводке, иначе не могла, после моих слёзных просьб достала для меня и дочери своей подруги две путёвки в Крым, на турбазу. Та девушка была постарше и пообещала присматривать за мной. Жили на турбазе в палатках, нас возили на разные экскурсии по всему Крыму, очень понравился Бахчисарай. Но больше всего радовали короткие однодневные походы в окрестностях турбазы. Один такой помню до сих пор. В конце похода уже вечером наша группа попала на плато в густой влажный туман. Мы заблудились. Пришлось ночевать в какой-то пещере. Спичек не оказалось — то ли промокли, то ли инструктор их забыл. Было очень холодно. Инструктор поддерживал нас, замёрзших, чтобы не унывали. Но мы и не унывали. Помню, что, стуча зубами, радовалась такому замечательному приключению. «Вот оно, настоящее! Наконец-то!!!» За «проявленное мужество» нам выдали значок «Турист СССР». Такой значок получали все в конце смены, но этот был особенный, очень им гордилась.
С тех пор, как говорится, «пошло-поехало». Поначалу это были уже самостоятельные походы по выходным. Разрабатывали новый маршрут чуть ли не с понедельника и всю неделю жили в предвкушении увидеть новые места и окунуться в благодатный мир природы. Одновременно были и походы подлиннее — на майские и ноябрьские праздники, по неделе, а то и больше, если присоединяли отгулы за какие-нибудь дежурства — на избирательных участках, в народной дружине. А то и начальство отпустит на денёк-другой, если удастся отпроситься.
Зимой ходили по Подмосковью на лыжах, удовольствие от скользящего бега, от блистающей лыжни, от морозного воздуха, от слепящего солнца было удивительным и незабываемым!
Потом пришло время больших походов во время отпуска. Походы были разные — и пешие и байдарочные. По самым разным местам, рекам и озёрам Советского Союза. О каждом походе можно долго рассказывать, каждый по-своему был интересен. Не получилось мне попасть только в тяжёлый зимний поход на лыжах по Северному Уралу. Всё было готово, но меня прихватил приступ аппендицита.
Самый первый большой поход — на Южный Урал, после второго курса. Самый последний — на Камчатку, с разницей лет в шестнадцать. После Камчатки, этой удивительной планеты, уже никуда не хотелось. Остались только походы по Подмосковью, а потом загорелось посмотреть, а что такое заграница. Посмотрела, но это отдельная история.
Большие походы — это были уже настоящие экспедиции, с начальником, опытным туристом, который отвечал за всё и, прежде всего, за маршрут, с завхозом, который занимался продуктами и их правильной упаковкой. Кто-то занимался снаряжением. В картах и описаниях маршрута помогал всё тот же Московский клуб туристов. В клубе регистрировались многие походы, их участники оставляли и копии карт, и описание маршрута. В клубе можно было встретиться и с участниками, разузнать о трудностях и возможных опасностях.
Из продуктов брали тушёнку, рыбные консервы, сгущёнку, разные крупы, соль, сахар, карамель, приправы. Шоколад, орехи, сухофрукты — это неприкосновенный запас, его оставляли на черный день, но выдавали понемногу и на коротких привалах в трудные дни, для поддержания сил. Брали аптечку, спирт, спички, много коробков у каждого, хорошо упакованных от воды. Брали средства от комаров и мошки, которая свирепствовала в тундре и вообще в северных местах. По тем временам единственным средством от этих кровопийц был диметилфталат, который покупали в магазине химикатов на Ленинском проспекте. Приходилось иногда обливаться чуть ли не с головы до ног этой маслянистой жидкостью, когда уже не было сил идти по жаре в наглухо застёгнутой брезентовой одежде. Гвоздичное масло, которое в обязательном порядке каждый ребёнок вёз в пионерлагерь, не шло ни в какой расчёт, ни один комар или мошка его не боялись.
Потом появилось сухое молоко и мясо-сублимат. Эти продукты здорово облегчили вес рюкзаков.
Снаряжение по тем временам — палатки, рюкзаки, спальники — было в основном из брезента. Всё очень тяжёлое, особенно если намокало. Можно только позавидовать нынешним невесомым вещам — пуховым или синтепоновым курткам и спальникам, легчайшим непродувным и непромокаемым палаткам, которые можно установить за несколько минут чуть ли не в любом месте.
В своё время мне предложили пуховый вкладыш в пуховый же спальный мешок. Такой же двойной пуховый мешок для альпинистов — это была несбыточная мечта. И достать почти невозможно, и деньги серьёзные. Так вот, сам мешок без вкладыша кто-то купил, а вкладыш, видимо, не пригодился. Стоил он больше половины моей тогдашней зарплаты. Поднатужилась бы и купила, если бы не хэбэшное промокаемое покрытие, к тому же и жидковат он был бы в качестве спальника.
Вспоминаю шведский фильм «Тяжёлая вода». Он шёл в Москве на фестивале шведских фильмов. Это фильм о группе англичан, которая должна была взорвать в Швеции немецкий завод по производству тяжёлой воды. Вечер, зима, свирепый холод. Англичане кидают прямо на снег спальники и забираются в них. И вдруг — тревога. Выскакивают из спальников в белоснежном белье. «Ничего себе, — подумала я, — вот это да!» Это моя реакция на вожделенные спальники и чистейшее исподнее. Невольно сравнила увиденное с жизнью наших партизан.
Помню, по случаю как-то удалось купить дорогущую палатку советского производства из какой-то авиационной невесомой ткани. Прыгали от счастья, но счастье кончилось с первым же дождём. Палатка стала стремительно промокать — дело было ночью, на полу образовались лужи прямо под спальниками. Оказалось, что швы у палатки не проклеены, а прошиты толстыми хлопчатыми нитками. С них, набухших от воды, и текли на нас потоки воды. По счастью, у нас был резиновый клей из рембазы для байдарки, им и промазали эти злополучные нитки.
Но всё равно — мы были счастливы и в брезентовых палатках, и в брезентовых костюмах, даже без спальников и карематов. Счастье было разлито везде, во всём мире, весь мир был Счастьем.
Продолжение в следующем номере журнала.
Комментарии
Добавить комментарий