Мама суетливо бегала по комнате, впихивала в чемодан мои платья и игрушки, целовала меня на ходу, вытирая слёзы. Из Ишима срочно приехал дядя Костя. Потом мы бежали по перрону, ища свой вагон. Огромный чёрный паровоз, такой же страшный, как наш дворник с метлой, грозно дышал и выпускал клубы пара, окутывающего кричащую и толкающуюся толпу. Свистели носильщики, грозя всех задавить своими тележками, плакали дети, все кричали, обнимались, целовались. Наконец, мы нашли свой вагон. Дядя Костя поднял меня и впихнул в тамбур. Мы втиснулись в вагон. Паровоз засвистел, загудел почти человеческим голосом, загрохотал, заскрежетал, выплюнул облако черного дыма с искрами, и мы тронулись. Перрон стал медленно уходить назад. Я прилипла к окошку: в этом чёрном дыму за вагоном бежала мама, махала платочком, вытирала им слезы и что-то кричала мне. Я не слышала. Потом сразу все скрылось и стало тихо. Замелькали дома и леса.
Из послевоенной Прибалтики детей срочно увозили в глубину России. Меня – в Сибирь, к бабушке. В мире было неспокойно, и все боялись, что опять может начаться война.
Добирались до Ишима трое суток, приехали поздней зимней ночью. Стоял трескучий мороз. Никакого транспорта не было, и вообще никого не было. Мы шли вдоль заметённых снегом домиков по узкой вытоптанной тропе вдоль огромных сугробов, шли очень долго. Скрип снега под нашими ногами был такой звонкий и оглушительный, что казалось, всех в городе должен разбудить. Огромная круглая оранжевая луна лежала почти на наших головах. Яркие большущие диковинные звёзды на абсолютно чёрном небе были совсем рядом – протяни руку и потрогаешь.
Наконец, в одном домике за ставнями замелькал свет, кто-то выскочил на крыльцо, схватил меня в охапку, затащил в дом. От меня шёл пар. Все кричали, радовались, стаскивали мою шубу, валенки, растирали мне щеки, целовали, тискали, совали в руки кошку, а в рот блины. Потом опять потащили на улицу показывать, какую для меня во дворе залили ледяную горку. Все перед глазами завертелось, закружилось, смешалось и расплылось… И бабушка отнесла меня в кровать спать.
Утром я проснулась от одурманивающего запаха только что испечённого хлеба и булочек. Бабушка, ловко орудуя своими диковинными инструментами, вытаскивала необъятный противень из русской печки. Такая маленькая, лёгкая, воздушная, в белом платочке и переднике, надетом поверх обязательных длинных до пола пяти юбок, как балерина она порхала по кухне, улетала в кладовую, либо ныряла в подпол. И волшебным образом на столе появлялось всякое вкусное разнообразие. Посредине стола пыхтел огромный блестящий самовар, который растапливался углями из печи.
Ослепительным светом от солнца и снега залита комната. Но в окна ничего не видно: они разрисованы лучшим в мире пейзажистом – сибирским морозом. Я выбираюсь из пухового плена бабушкиной перины и бегу к рукомойнику. Скорее поплескаться холодной водой и за стол. Голод – не тётка! Так начался мой первый день у бабушки в Сибири.
Моя бабушка, Метелева Татьяна Петровна, родилась в 1892 году и прожила всю жизнь в сибирском городе Ишиме. Это Западная Сибирь между Омском и Тюменью. Она была младшей дочерью в семье. Отец её умер в год её рождения. Средняя сестра Феня была монашенкой, она и увезла семилетнюю Танюшку в монастырь. Здесь прошло её детство и отрочество, здесь была её семья, школа и университеты. Здесь она научилась грамоте, рисованию и пению. Она свободно читала и писала, как по-русски, так и по-старославянски. Она прекрасно рисовала. В детстве на каждый праздник Пасхи она присылала нарисованную пасхальную открытку. Мне её рисунки казались волшебными. А пела она прекрасно – высоким тонким голосом солировала на клиросе во всех церквях, где была завсегдатаем, и в Ишиме, и в Риге. Её везде ждали и приглашали петь. И конечно, в монастыре её воспитали в вере и набожности. Она была глубоко верующим человеком, безукоризненно соблюдала все посты и посещала церковные службы. В монастыре она провела семь лет и вернулась в Ишим.
Старшие сестры её выдали замуж за Петра Метелева. Дедушка Пётр родился в деревне под Ишимом. Он был тринадцатым и единственно выжившим ребенком в семье. Все предыдущие дети умирали в младенчестве. Родители в нём души не чаяли. Семья переехала в Ишим, и Петра отдали в ученики приказчика к купцу в мануфактурный магазин, где приказчиком он и проработал всю жизнь. Был он интеллигентен от природы, всегда безукоризненно с иголочки одет, выдержанный и мягкий в обращении. Дедушка интересовался разными областями знания и был очень хорошо начитан. Детей он воспитывал в стремлении к знаниям. И все его дети учились в вузах – в Омске, Москве и Ленинграде. Война всё перевернула.
Моя мама называла бабушку вечной труженицей. Бабушка никогда не сидела без работы: или работа, или молитва. Родила она восемь детей, шестеро выросли взрослыми, двое умерли маленькими. Из шестерых четверо ушли на фронт. Вернулись двое. Младшие сын и дочь пропали без вести, сын — на финском фронте, дочь — под Сталинградом. Бабушка ждала их до конца своих дней. Это глубоко затаённое горе было с ней всегда.
Шестеро детей и четверо взрослых, всего 10 человек семья. Дедушка работал в магазине, а бабушка занималась хозяйством. Вставала она рано, летом до рассвета. Долго молилась. И начиналась ежедневная работа. Каждый день топилась огромная русская печка, которая занимала полкухни. Пёкся хлеб, а по выходным и сдоба – шаньги и плюшки. Тут же в печке томились чугунки с супом. Русская печь топилась с утра, а круглая в комнате —утром и вечером. Печь бабушка белила каждый год к Пасхе. Белила вообще весь дом. Печь всегда была белоснежная и тёплая. А сверху горячая – любимое место многих поколений ребятишек. Сверху на неё были наброшены тулупы, они были пушистые и горячие, и остро пахли. Нырнуть в эти тулупы после мороза было настоящим блаженством!
Климат в Ишиме резкий с очень суровой зимой и очень жарким летом. Мама рассказывала, как хранили запасы продуктов в жару. Зимой река Ишим глубоко промерзала. Дедушка Гаврила запрягал лошадь в сани и ехал на реку рубить лёд. Он вырубал огромные куски льда, заваливал их в сани и вёз домой. Этот лёд спускали в подпол, заполняя его полностью. А так как земля под домом тоже была мёрзлая, то лёд сохранялся почти до следующей зимы. Там и хранили все запасы.
Два раза в неделю у бабушки была стирка. Это на 10 человек надо было всё перестирать руками в лохане на стиральной доске с куском мыла. А после стирки дедушка Гаврила запрягал лошадь, ставил баки с бельём на подводу и вёз бабушку на реку полоскать бельё в проруби. Развешивали уже во дворе. На морозе оно дубело и так высыхало. Бабушка учила и меня стирать на доске, придирчиво проверяла качество стирки и заставляла перестирывать, если что не так. Руки к старости у неё были совсем изработанные, с толстыми венами, натруженные и усталые.
В доме поддерживался безукоризненный порядок, полы мылись каждый день, столы вычищались, кровати идеально заправлены, везде салфеточки, нет ни пылинки.
А в какие-то свободные моменты она садилась читать свои божественные книги. Иногда читала мне их вслух и что-то объясняла. Было у неё и ещё одно важное для неё дело. Это уже когда дети выросли. Она переписывала молитвы для своих подруг в толстые тетради. Молитвенных книг тогда было не купить. Их можно было только переписать от руки. Вот она и занималась этим подвижническим трудом. Она не просто переписывала. А писала красиво, художественно, старославянскими буквами с ятями и прочее. Первые заглавные буквы вырисовывала цветными вензелями. Таких тетрадей она переписала множество. И все раздавала.
В старости любила она путешествовать: каждый год приезжала в гости в Ригу, ездила по святым местам. Ходила в паломничество по святым обителям и монастырям, посещала Киево-Печерскую лавру уже в преклонном возрасте. В Риге регулярно посещала Никольскую церковь.
У бабушки за образами всю жизнь хранились два огарка от венчальных свечей. Бабушкин – короткий огарок, дедушкин – длинный. Была такая примета: если долго горит свеча, и огарок короткий, то этот человек проживёт долгую жизнь; а если свеча быстро потухнет, и огарок останется длинным, то жизнь будет недолгой. Когда бабушке было за 40 лет, она сильно заболела. Совсем была плохая. Были тёплые солнечные дни, и она попросила, чтобы её вынесли во двор. Дедушка со старшим сыном вынесли её на простыне на полянку возле дома. И дедушка тогда сказал печально: «Не жилец мать. Свечи-то нас обманули…» Долго лежала она на лужайке. Но только с этого дня дело пошло на поправку. И прожила она долгую жизнь — 86 лет. А дедушка — почти на 30 лет меньше. Свечи всё же не обманули.
И ещё такой эпизод. Перед Первой мировой войной в Ишим приехал купец немец и привёз с собой новинку – швейные машинки «Зингер», что тогда было верхом мечты. Желающих приобрести было много, денег у людей было мало. Он их просто раздавал бесплатно и брал расписки. А через год приехал за деньгами. Люди на шитье заработали и смогли с ним расплатиться. Вот такие были нравы и правила чести. Мама помнила из своего детства, как бабушка на этой машинке по ночам после своего трудового дня всё время шила солдатские шинели из толстого сукна для фронта. Эту машинку мама привезла потом в Ригу. Она и сейчас стоит дома как память о бабушке.
Бабушка была очень добрая. Нас, внуков, в ту пору было человек шесть. Мы шалили, шумели, не всегда слушались. Она всех детей называла ангелами и смотрела на нас с постоянной улыбкой и бесконечной любовью. И в то же время была в ней неколебимая твёрдость до суровости. То, что она считала правильным, она неукоснительно выполняла. И не позволяла никому вмешиваться в свои дела, диктовать свою волю. Её могли критиковать, осуждать, она только посмеивалась, но делала всегда то, что сама считала нужным. Её невозможно было сдвинуть с однажды принятого ею решения. Конечно, она бывала строгой. Но я не помню, чтоб она бывала злой, раздражённой или недовольной. Столько пережив горя, она несла в себе свет и тепло всем людям вокруг. Она для любого находила какое-то доброе нужное слово. Её вера и сила духа были её основой и опорой в жизни. В вере она находила утешение и черпала силы для жизни.
Так она и осталась в памяти – Вечная Труженица и Воин Веры.
Комментарии
Добавить комментарий