Продолжение
Он вернулся, вытаскивая из коробочки таблетку.
— Выпейте.
Я, морщась, выпил. С трудом поднялся.
— Ну, как? — участливо спросил он.
— Вы знаете... мне вновь снился вчерашний сон!
— Вот как! — недоверчиво смотрел на меня Виктор Васильевич. — Совершенно идентичный первому?
— Не совсем. Теперь действие его начиналось в полдень, а первая часть повторялась множество раз. Это было, как в бреду. Теперь мне очень трудно поверить, что всё это случайно. Разве может одно и то же сниться много раз подряд?
— Отчего же, может. Особенно если учесть вашу простуду. Вы же сами говорите, что всё это было похоже на бред. Вероятно, ваш сон явился следствием повышенной температуры. Ну как, лучше не стало? — вновь спросил он.
— Интересно, а как бы вы поступили, оказавшись на моём месте? — проигнорировал его вопрос я.
— Как бы я поступил? — переспросил он. — А так же, как советую вам: не обращать на это внимание. Да поймите вы, Дима, — убеждённо заговорил он. — Неужели вы думаете, что они, если бы это в самом деле были они, не смогли бы найти более простого способа контакта, нежели тот, о котором вообразили себе вы? Зачем им все эти деревья, таинственность, средневековая магия? Почему бы им без всех этих громоздких ухищрений не появиться перед всеми?
— Но, может, их что-то сдерживает? Может, они просто не могут воспользоваться более простыми способами?
— Нет. Более простые способы — останутся простыми. Под ними подразумевается не просто рациональный путь достижения цели, но и самый доступный. А ведь из вашего сна следует, что путь, который выбрали, эээ... ну, словом, то, что вы имеете в виду, не является ни рациональным, ни самым доступным. А не использовать очевидно простых путей, по меньшей мере, неразумно.
Я молча пил кофе, в голове была сумятица мыслей и чувств, что усугублялось ещё и физическим недомоганием. Внешне логика Виктора Васильевича, основанная на теориях контактов, была непоколебимой. Но мне интуитивно казалось, что где-то скрыто противоречие. Не в самом ходе его рассуждений, а вне его, возможно в основании. Я не мог сосредоточиться даже на несколько минут, тем более не мог найти этого противоречия. Чувствовал я себя очень скверно, что, очевидно, было ясно Виктору Васильевичу.
— Я думаю, Дима, вам нужно полежать пока и постараться заснуть. То бредовое состояние, в котором вы находились, отнюдь не есть ночной отдых. А я поброжу где-нибудь поблизости. Часиков до одиннадцати. А если вам не станет лучше, то придётся перебираться поближе к опытной станции.
Он помог мне расстелить мешок под клёнами, взял фотоаппарат и ушёл. Я лёг, утомлённо закрыв глаза. Дул прохладный ветерок. Листья едва шелестели. Когда я открыл глаза, их ослепили прорвавшиеся сквозь кроны солнечные лучи. Солнце стояло в зените. Я проспал не менее четырёх часов.
— Уже проснулись? — раздался голос Виктора Васильевича. Он, сидя у костра, распаковывал брикеты.
— Как самочувствие?
Я прислушался к своим ощущениям. Жжение в горле прекратилось, но голова была свинцовой, и чувствовалась слабость во всём теле. Я честно признался.
— Да, неважно... — протянул Виктор Васильевич. — Сейчас пообедаем и тронемся в путь. А то дальше может быть хуже.
Я нехотя проглотил несколько ложек супа, сжевал печенье.
— И всё же, Виктор Васильевич, я не могу освободиться от мысли о сне. Мне трудно увериться в том, что всё это следствие простуды. У меня и сейчас перед глазами стоит клён, по стволу которого я шарю рукой...
Вероятно, я бы не выдержал и сделал бы то действие, что всю ночь и половину дня не давало покоя, но меня опередил Виктор Васильевич:
— А вы можете попробовать. Что вам мешает? А клёны — вот они. Но, право, всё это, извините, мальчишество, замешанное на повышенной температуре.
Тут я представил себя со стороны: бледный, небритый, с сумасшедшинкой в глазах. Как старая гадалка, пересказав свои бредовые сны, стараюсь уверить старшего научного сотрудника в их божественном смысле. А что будет, если об этом узнают в институте! Хотя Виктор Васильевич человек тактичный...
«Надо всё это выбросить из головы», — решился, наконец, я. Я больше не смотрел на злополучные клёны и, превозмогая слабость, помогал Виктору Васильевичу сворачивать палатку. Через некоторое время мы тронулись в путь. Несмотря на уговоры, мне пришлось нести почти пустой рюкзак.
Чем дальше мы отходили от места стоянки, тем сильнее у меня болела голова. В иные минуты она, казалось, расколется от боли. Я шёл и морщился, боясь застонать. Виктор Васильевич шёл впереди и часто оглядывался. Потом, видя мои гримасы, сказал:
— Может, вы подождёте меня здесь, а я быстро схожу на станцию за каким-нибудь транспортом?
— Нет-нет! Ничего. Я могу идти.
Мы двинулись дальше. Но боль не проходила, а всё время усиливалась. Мы шли уже довольно долго вдоль бесконечной цепи холмов, между ними и полосой кедрача. Мне казалось, что с каждым шагом в мозг впиваются сотни всё новых и новых мельчайших игл. Временами глаза застилала серая пелена, и мне казалось, что, сделав ещё шаг, я упаду. Я уже потерял всякую способность к самоощущению, не знал, где я и зачем иду. Тупо уставившись на спину в клетчатой рубашке Виктора Васильевича, машинально шёл за ним. Но вскоре, дойдя до наивысшей точки, боль стала спадать. А ещё минут через десять-пятнадцать она сошла на нет, и я почувствовал огромное облегчение. Окружающее стало восприниматься очень ярко. Лёгкий ветерок приносил приятную освежающую прохладу. Я слышал весёлые голоса птиц и чувствовал насыщенные запахи трав. Голова стала лёгкой, а тело невесомым.
Кедровая полоса кончилась, и сразу за ней началось бескрайнее поле озёр. Холмы делили поля озёр на две части. Вдали показалось небольшое строение.
— Вот и станция, — обернулся Виктор Васильевич. — О, я вижу, вы повеселели!
— Да, знаете, легче стало.
— Ну и хорошо. А как, навязчивые мысли не беспокоят?
Я покраснел:
— Нет.
И действительно, мысли о пришельцах казались совершенной нелепицей, за которую теперь было очень стыдно.
Невдалеке от станции мы обошли несколько бетонных бассейнов, в которых плавали странные рыбы, вероятно гибриды. Около станции никого не было, входная дверь была открытой. Мы вошли. В комнате напротив высокий седой человек занимался аппаратурой. Очевидно, это был смотритель станции. Мы поздоровались. Он недоуменно взглянул на нас, ответил на приветствие, а потом, улыбаясь, пошёл навстречу. Смотритель оказался школьным товарищем Виктора Васильевича, с которым он давно не виделся. Они хлопали друг друга по плечу, тискали в объятиях, спрашивали: «Ну, как? Где?». Потом хозяин станции предложил нам посмотреть опытные вольеры с птицами, пока он накормит их. Мы с удовольствием походили среди высоких просторных клеток, в которых было собрано большое количество разнообразных птиц. Земноводные и насекомые находились в застеклённых террариумах. Кормление птиц было автоматическим, поэтому смотритель освободился быстро. Виктор Васильевич рассказал, что я простудился и очень мучился головной болью. И хотя я чувствовал себя хорошо, меня заставили выпить несколько таблеток и принять ионный душ. После предложили отдохнуть в библиотеке: что-нибудь почитать, развлечься. А смотритель повёл Виктора Васильевича показывать некоторые экзотичные участки своего хозяйства, находящиеся поблизости.
Часа через два они вернулись, и мы все вместе пошли на террасу пить чай. Уже заметно вечерело. Мы сидели в мягких креслах, на свежем воздухе, дымящиеся чашки чая стояли на столике перед нами. Виктор Васильевич и смотритель говорили о режиме питания птиц, о микроусловиях, необходимых каждому виду.
Я почти не прислушивался и наслаждался покоем, наступившим в мыслях. За невысокими перилами, окаймляющими террасу, простирался ставший уже привычным пейзаж: заросли хвоща и озёра, озёра, озёра. Я долго, не мигая, смотрел вдаль. На меня нашло приятное оцепенение, какое бывает во время отдыха при большой усталости, причина которой уже перестала существовать. Голоса беседующих доносились, как через вату, потом превратились в монотонный шум. Я прикрыл глаза. И странным теплом где-то смутно и далеко всплыли в памяти силуэты клёнов. Они появились в сознании там, где смыкаются воспоминания и воображение. Мне казалось, что я стою невдалеке от клёнов, а рядом с ними стоят те двое. Они что-то говорят мне, а может быть, это просто монотонный шум разговора Виктора Васильевича и смотрителя... Временами на лицо тех двоих наплывает тень, и я вместо них и клёнов вижу перед собой озёра, а разговор из невнятного бормотания становится осмысленной речью:
«... болеют неизвестно по какой причине...».
Женщина подходит ко мне, положив руки на плечи, что-то говорит. На мгновение я отчётливо вижу её глаза: большие, печальные и усталые. Она вновь отходит к клёнам. Видение снова меркнет.
« ... а в тех вольерах с механическими повреждениями. Инстинкты, знаешь ли...».
Они стоят у клёнов, печально улыбаются.
« ... там, у первого озера. Это у самой кромки кедрача? Как же, знаю...».
Клёны чуть заметно дрожат, окутывая их синим туманом. Их силуэты просвечивают ещё некоторое время.
« ... скучно не было. Там два симпатичных клёна, которые не давали спать моему молодому спутнику...».
Туман рассеялся. Всё исчезло. Поляна опустела. Меня охватила глубокая грусть. Оцепенение стало проходить. И в уши ворвались звуки окружающего мира.
— Позволь, какие клёны?
— Обыкновенные, самые обыкновенные, развесистые, тенистые...
— Но ведь там нет никаких клёнов! Да и как они там могут взяться — это не их зона.
— Как нет?
— Так нет, как никогда и не было. Я ведь часто бывал там. И вообще за холмами самая высокая растительность — хвощ.
У меня защемило в груди. Виктор Васильевич растерянно смотрел на меня. Я вскочил с кресла:
— Когда вы были там в последний раз?
— Да дня четыре назад.
Я схватился за голову.
– Ведь сейчас они прощались со мной, прощались, — крикнул я. И подумал — может, не всё потеряно. Быстрее туда!
Я рванулся, задев стул, опрокинул чашки, перепрыгнул через перила.
— Дима, до захода не успеете! Транспорт...
Но я ничего не слышал. Я вкладывал все силы в бег. Спотыкался, падал, проклинал свою нерешительность, которая казалась теперь трусостью, боязнью навлечь на себя насмешки. Проклинал классическую логику Виктора Васильевича...
— Дима!
Я оглянулся: сзади догонял экранолёт, на открытой площадке которого стоял Виктор Васильевич.
— Быстрее сюда.
Я вскочил на площадку. Из прозрачной кабинки управления на меня с любопытством взглянул смотритель. Экранолёт, невысоко поднявшись над землёй, стремительно понёсся вдоль холмов к виднеющемуся вдали лесу.
— Быстрее нельзя ли? — оглянулся я к смотрителю.
Он развёл руками.
— Ведь наши теории не дальше нашего носа!.. — с горечью начал я.
— Это я виноват, Дима...
— Нет, не вы, а я. Я позволил убедить себя, значит, соглашался с вами и, значит, разделял вашу точку зрения. Я проявил преступную нерешительность. Теперь-то я понял, чем слабы наши теории. Ведь мы хотя и считаем, что учитываем нетождественность, нашей и представителей других цивилизаций, психологии, но дальше того, что утверждаем это, не идём никуда. Нетождественность иного разума — не значит, что мы всё поняли и теперь он весь уложится в прокрустово ложе наших куцых теорий «нетождественности». Логика наших исследований построена на слишком уж сиюминутных аксиомах. Наш процесс познания стал слишком уж похож на линию наименьшего сопротивления, отражающую собственное самодовольство и привычные традиции ленивых умов...
Экранолёт нёсся уже вдоль леса и, заложив крутой вираж, сбросил скорость, направившись к холмам. Неспешно одолевая подъём, он неотвратимо приближал нас к развязке этой странной истории, которая, потеснив рутину обыденности, может случиться с каждым, открыв для него врата вечности, или, сверкнув в сером песке судьбы драгоценным камнем лишь на миг, в следующий — исчезает навсегда...
Казалось, озёра вспыхнули все разом — как только мы оказались наверху. Такого безмолвия, каким встретила нас бесконечность открывшегося пространства, просто слухом услышать невозможно — такое может слышать только душа в редкие минуты пробуждения... Такого поля пылающих вод и высоких небес я не видел никогда. Я с трудом оторвался от этой картины и опустил взгляд ниже: та же знакомая береговая линия, место нашей стоянки. А клёны — их не было... Мы долго стояли молча. Каждый из нас знал, что наш Миг — прошёл и ничто не может вернуть его. Хотя этот Миг вместе с нами, казалось, переживала вся окружающая природа, развернув его и замедлив для нас — феерией чарующих пространств. Не для того ли, чтобы мы поняли, что потеряли? Мир вокруг нас долго остывал, утрачивая яркие краски, а мне казалось, что это закрываются врата вечности, позвавшей меня, но не услышавшей ответа...
С тех пор прошло немало времени. В суете повседневности меня иногда охватывает щемящее, останавливающее всё течение происходящего чувство. Я не знаю его истинной природы, но иногда мне хочется его назвать: «Печаль закрывающихся врат». Там, в самой глубине этого переживания, когда прекращается дыхание и, кажется, останавливается сердце, я снова вижу торжественную высь небес с недвижимой лавой заката, отражающуюся в зеркале вод. И золотящиеся до самого горизонта древние травы...
Комментарии
Добавить комментарий